ИСПЫТАНИЕ ВЕРОЙ И ОГНЕМ
Самую страшную войну Николай Ильич Шарафанович прошел в нелегкой должности рядового пехотинца до ее последнего дня. Был дважды ранен, но выжил.
– Это что, – вспоминая те годы, говорит ветеран. – В мирной жизни пострашнее ситуации случались.
…В траву тяжело, весомо падали яблоки. Их стук о крыльцо всегда напоминает Николаю Ильичу богатую яблоневыми садами деревню Чижевичи – в десятке километров от Вилейки. Теперь она «морской» стала, прямо за деревенскими огородами плещутся волны Вилейского водохранилища. А тогда, в годы его детства и юности, деревня сплошь утопала в буйном цветении и зелени садов. Осенью яблоки звучно падали в траву, стучали о крышу и крыльцо. И пахли эти спелые, точно налитые прозрачным соком, яблоки незабываемо вкусно.
Он и теперь еще не выветрился из памяти, тот ароматный запах детства и юности, запах спелых яблок.
Их шестеро в семье подрастало, три сына и три дочери. Земли имели восемнадцать гектаров, одну лошадь в хозяйстве, одну корову. Небогатая по тем меркам семья, но без хлеба не сидели. Когда же в тридцать девятом году в Вилейке и окрестностях установилась советская власть, Илья Семенович Шарафанович, голова большой семьи, посоветовал второму сыну, Николаю:
– Все равно землю и все хозяйство скоро в колхоз сдавать, как и в Восточной Беларуси сделали. А тебе специальность получать надо, в жизни определяться.
В свои семнадцать образование имел Николай по тем временам не абы какое – четыре года польской школы в Чижевичах да год в Вилейке проучился.
Прознал отец, что в Молодечно советская власть две школы фабрично-заводского обучения открыла – одну строительную, вторую железнодорожную. И неграмотный чижевичский крестьянин Илья Семенович Шарафанович рассудил по-житейски мудро:
– Зачем тебе та стройка, сынок? Иди лучше в железнодорожное. Эта специальность при любой власти нужна.
И Николай пошел учиться в школу ФЗО.
В июне 1941-го их, будущих железнодорожников, спешно погрузили в эшелоны и отправили в эвакуацию. Так Николай Шарафанович оказался в Торжке. Именно здесь он написал заявление с просьбой принять его в ряды большевистской партии.
«Хочу идти в бой коммунистом», – написал он в заявлении.
Как они и предполагали, окончить учебу им не довелось – из курсантов ФЗО спешно сформировали батальон и отправили на фронт, под Смоленск.
Свой первый бой он принял под Смоленском уже в качестве стрелка-пулеметчика.
– Мало кто в живых остался в том бою, – не скрывает слезу ветеран, вспоминая боевых товарищей, что полегли под Смоленском.
С Торжком у Николая Шарафановича связано немало жизненных воспоминаний. Именно при освобождении этого города его впервые ранило. Вражеская пуля попала под щит его пулемета и впилась в правую руку. В госпитале едва пробыл две недели, и снова на фронт.
– Все военные дороги пешком перемерял, – вспоминает Николай Ильич. – Не положено было пехоте транспортное обеспечение.
Второе ранение оказалось посерьезней первого – одна из пуль впилась в правую лопатку, вторая рикошетом прошлась по левой. И фронтовой хирург, вынув пулю и слегка подлечив раненого, снова отправил его на фронт.
Май 1945 года он встретил на улицах Будапешта. Разговоры о близкой капитуляции солдаты слышали часто, но верили с трудом – сопротивление гитлеровцев не ослабевало, они ожесточеннее сражались за каждый метр будапештской улицы, за каждый дом. В одном из таких уличных боев в Будапеште Николай Шарафанович был тяжело контужен. Победу он встретил в госпитале, в нескольких километрах от Вены. Сначала его поразила звенящая, почти осязаемая тишина, которая наступила после непрерывных атак. Потом кто-то первый произнес это долгожданное слово: победа.
Оно прозвучало в полной тишине, чтобы потом взорваться криками радости, многоголосым «ура», выстрелами салютов из всего оружия, которое у них было.
Потом, опомнившись, шутили:
– Напади сейчас немец, голыми руками нас возьмет. Снарядов-то ни у кого не осталось.
А календарный листок отсвечивал майской цифрой «9».
Здесь, в госпитале, Николай Ильич и познакомился с земляком, из соседней с Чижевичами Рабуни. Солдатику в бою оторвало кисть правой руки. Долечившись, он засобирался домой. Николай уговорил его тогда передать письмо родным в Чижевичи. Ведь за четыре военных года ни одного письма домой он так и не написал – Вилейщина была под оккупацией. Да и не знал он, остались ли живы его домашние, в родной ли деревне.
Зато теперь они узнают и о его судьбе, ведь не чаяли, поди, увидеть его живым.
Его путь домой затянулся на долгие два года – после долечивания в госпитале Николая Шарафановича направили в 200-й стрелковый полк старшиной учебной роты.
– Подготовишь два выпуска молодых солдат, и свободен, поедешь домой, – сказали ему в штабе полка.
Так и случилось. Уже после войны получил первое в своей жизни армейское звание – младшего сержанта. Даже не верил – всю-то войну рядовым протопал.
В феврале 1947-го года он проехал эшелоном тот путь, который в годы войны промерял пешком – из Австрии через Венгрию, Бессарабию, Молдавию и Украину. Поздним вечером воинский эшелон прибыл в Минск.
Ему повезло – удалось поймать попутную машину и договориться подкинуть до Вилейки. А оттуда до родных Чижевичей – рукой подать.
В деревню он пришел ранним зимним утром, когда деревня еще постепенно, словно нехотя, просыпалась от сна. Из многих труб тянулись в морозное небо дымки – хозяйки готовили завтрак.
Калитка родного двора скрипнула тоненько-тоненько, словно приглашая войти. Во дворе залилась лаем собака.
– Рябчик! Рябчик! – вполголоса позвал Николай, и пес ласково завилял хвостом, заскулил приветливо, признав хозяина. А ведь четыре долгих года не виделись.
Он постучал в дверь тихонечко, еле слышно. Дверь отворила мать, и сразу от печи в ноздри ударил запах родного дома – запах кислых блинов. За всю жизнь, говорит Николай Шарафанович, ничего вкуснее не ел. Именно о таких блинах, испеченных мамой, он мечтал в недолгие часы передышек между боями.
– Как хорошо, мама, что попал сразу на блины, – обрадовался он, обняв мать.
Ефросинья Романовна зарыдала от счастья – и второго сына дождалась. Старший, Михаил, сразу после войны из Германии от бауэра живым вернулся. А теперь и второго сына, фронтовика встретила.
К столу срочно собралась вся большая семья. По случаю возвращения сына мать не только блинами его накормила, но и стакан самогона налила.
В воспоминаниях полдня прошло. А уже на следующее утро, не сняв гимнастерки, Николай Шарафанович отправился в Вилейку – устраиваться на работу.
На главной площади города нашел пожарную часть.
– Хочу служить у вас, – сказал начальнику Ярославу Довнару.
Как тому не взять было вчерашнего фронтовика?
– Вот тут,– рассказывает ветеран, и началось самое страшное: – Со смертью доводилось встречаться, хоть и не фронт, не война. То хозяин в дыму задохнется, то деревню пламя выкатит.
Только к работе начальника караула приспособился, а тут – новое назначение. Вызвали Николая Ильича в райком партии. Секретарь Владимир Долгошеев короток был:
– Тебе, как члену партии, ответственный участок доверяем. А более важного дела теперь, чем в колхозе, нет.
– И отправили меня в колхоз. Заместителем председателя к себе на родину, во вновь созданный колхоз «Большевик». А какой из меня руководитель, если в сельском хозяйстве не разбирался. Но два года отработал. А потом должность такая в колхозе сократилась, и предложили мне новую – заведующим фермой. Вот туда пойти наотрез отказался – не мое это. За невыполнение задания партии меня на бюро райкома исключили из партии. Обидно было – я ведь в нее сознательно вступал, а не карьеры ради.
Так, без партбилета, снова в пожарную пришел. На ту же должность, с которой уходил, – начальником караула.
К тому времени был Николай Шарафанович не один – на танцах в городском парке в Вилейке познакомились с красавицей Эммой.
– Семнадцать лет, как схоронил свою Эмму Владимировну, – до сих пор горюет Николай Ильич.– Так и живу один. Когда надо, дочка помогает, но в основном стараюсь сам обходиться.
А в домике поражает идеальный порядок и чистота – даже не верится, что хозяин один живет.
Этот дом хозяин строил сам. На улице Первомайской тогда только дымоходы торчали – весь город сожжен был.
– Я бы так и ходил беспартийным, слишком обида меня захлестнула. Да только жена покоя не давала – пиши да пиши, если правоту свою чувствуешь. Направил апелляцию в обком партии, а она снова в Вилейку вернулась, без рассмотрения. Через полгода снова апелляцию направляю, уже в ЦК партии. Вызвали меня в Вилейке на парткомиссию. Долгошеев, первый секретарь райкома, долго в кости давал: зачем, мол, писал. Стали партбилет мне вручать, а я уперся: отдайте старый. Я с ним Родину защищал, всю войну прошел. Не буду я новый получать. Не отдали, конечно. А партбилет я до сих пор храню, правда, уже новый.
Николай Ильич вспоминает, в каких условиях пришлось ему работать. Сначала полуторка была и тонна воды на ней, а в кузове скамейки для пожарных. Весь караул помещался – семь человек. Ручной насос за собой возили, чтобы на пожарах воду качать.
– На фронте, – вспоминает Николай Ильич,– не было того дня, чтобы не хоронили. Так, то понятно – война. А когда в пожарах приходилось изуродованные огнем тела вытаскивать – тогда еще больнее было. За тридцать три года так и не привык к таким событиям относиться спокойно.
Начальником пожарной части Николай Ильич Шарафанович стал после того, как случился пожар на заводе стройдеталей. Целый цех тогда пострадал от огня. Труднее всего, вспоминает, было с людьми работать. Ведь каждый из них – загадка. Каждый жизнью рискует, и он должен был к каждому ключик подобрать.
Николай Ильич ушел на пенсию в восьмидесятом. Но по-прежнему его интересует все, что происходит в пожарной части.
